- Прошу... - короткое слово, казалось, само сорвавшееся с посиневших, покрытых темными пятнами губ, прозвучало так тихо, что если бы Юкио не склонился над умирающим, он бы и не расслышал его.

Прошу... Юкио выпрямился - обида, до сих пор жившая в его душе, моментально всколыхнулась, заставив сжать пальцы, - и он молча посмотрел на лежащего на кровати человека. Исхудавшее, разбитое параличом тело, вздутые вены под тонкой, словно пергаментной, кожей рук; землистый цвет лица, всклоченные седые волосы; слюна, застывшая в уголке неподвижных губ - все это, в чем когда-то билась, искрясь, жизнь, теперь, казалось, уже умерло, незаметно превратившись в прах. Живыми и прежними были только лихорадочно блестевшие глаза на посеревшем, с обострившимися чертами лице. Их взгляд умолял Юкио, и он отлично знал о чем.
Прошу...
Молодой человек склонил голову и, опустившись на колени, положил ладонь на руку умирающего, коснувшись ее своим лбом. 
- Обещаю. Отец, - его голос прозвучал негромко, почтительно, ровно, ни разу не дрогнув при этом. Так, как было принято, так, как предписывалось многовековыми обычаями.

Отец несомненно мог бы гордиться своим сыном. Если бы мог. Если бы придавал этому значение. Если бы двадцать лет назад не отрекся от семьи.  Ради своих «потаскух», как их с раздражением называла мать...
Ребенком он одинаково любил их обоих - и мать, и отца; став взрослым, не мог не признать того, как мало их связывало между собой - скрупулезную, немного чопорную переводчицу-американку и взбалмошного, зависящего от настроения фотографа-японца - и как безразличны были друг другу в своем стремлении утвердиться, что-то доказать.
Возможно, их брак был с самого начала обречен; возможно, в этом были виноваты оба - каждый по-своему и в равной мере, но уход отца из семьи Юкио воспринял именно как предательство. Потому что в том же году мать вернулась в штаты, а через год вышла замуж, разрешив второму мужу усыновить Юкио. В отместку. И отец ни разу не опротестовал это решение. Для него существовали только его работа и его «музы».
Эту, последнюю в жизни отца серию женских фотопортретов, которой тот посвятил почти всю свою жизнь, Юкио должен был представить на фестивале японской современной культуры в Москве.
В Москву он приехал за день до открытия выставки и почти всю ночь не мог уснуть - ворочаясь на непривычной кровати и не находя себе места в небольшом однокомнатном номере московской гостиницы. Наконец, не выдержав, Юкио  включил телевизор и, «пощелкав» по немногочисленным русским каналам, неожиданно наткнулся на старый художественный фильм о любви японской балерины и «обычного» русского парня. Фильм, не смотря на любовную линию, был политизирован, наивен, абсолютно лишен экшена и имел трагический финал, и, тем не менее, что-то цепляло в нем и заставляло сопереживать. Возможно, неподкупная искренность, с которой актеры играли и та отчаянность, сквозившая буквально во всех диалогах главных героев... Разве можно так полюбить - по сути незнакомого, совершенно чужого человека, и продолжать любить, - заранее зная, что любовь обречена, что она невозможна?
Под утро он все же заснул, а в восемь утра был уже властно и безжалостно разбужен будильником.

***

Ее звали Валентина Аркадьевна Иванова - Юкио, запнувшись на третьем слоге ее отчества, решил обращаться к ней впредь официально, по фамилии - ей было за пятьдесят, и она, несомненно, была очень красива в молодости...
- Я очень вам благодарен, - с вежливой улыбкой произнес Юкио, старательно выговаривая слова заведомо отрепетированной фразы, когда со знакомством и обменом  обычных в таких случаях любезностей было покончено. - Вы взяли на себя громадный труд, госпожа Иванова. С организацией и оформлением выставки.
- Не стоит, Юкио-сан, - женщина беспечно махнула рукой. - Поверьте, заниматься оформлением выставки такого художника, каким был ваш отец, уже доставляет эстетическое наслаждение. Кстати, - они сидели в машине, и Валентина Аркадьевна обернулась к нему, не скрывая своего любопытства, - вы неплохо  говорите по-русски. Вы учили язык специально?
- Нет, - Юкио ответил ей бесстрастным взглядом. - Моя мать американка, всю жизнь проработала переводчицей. Русский язык был ее хобби. Она находила особую прелесть в чтении стихов Бальмонта и Пушкина в оригинале.
Он промолчал о том, что мать ожидала и от сына подобной одержимости - борьба с мужем продолжалась даже тут.
- Наверное, ваша мать - удивительная женщина, господин Нода, - после некоторой паузы - словно мысленно пытаясь собрать какой-то ребус - задумчиво произнесла Иванова. - Под стать вашему отцу.
- Мой отец оставил семью, когда мне было неполных десять, - игнорируя ее молчаливый вопрос, сухо сказал Юкио. - С одиннадцати меня воспитывал отчим. Я ношу его фамилию. Кин.

Он бы мог рассказать ей о том, что с тех, десяти лет,  постоянно что-то фотографирует, - сначала на «мыльницу», позже ее заменила более «профессиональная» камера. Мог, но ни за что не стал бы...
Создавал ли он таким образом себе иллюзию сопричастности к отцу? Возможно. Хотя позже это просто стало привычкой. Вредной привычкой. Потому что свои фотографии Юкио никому не показывал, прекрасно осознавая собственную посредственность по сравнению с талантом отца.
Автомобиль остановился на каком-то перекрестке, и, машинально посмотрев в боковое окно, Юкио увидел что-то похожее на городской сквер.
Осень тронула уже листву, и деревья, выстроившиеся вдоль уходящей вглубь сквера и засыпанной опавшими листьями аллеи, были, казалось, покрыты светлой золотой дымкой. Время от времени эта дымка покачивалась, словно в танце, и срывалась под порывом ветра, осыпаясь на землю и зонтики прохожих печальным листопадом вперемежку с моросящим дождем. Казалось, там, в сквере, посреди многомиллионного, суетящегося города, царила какая-то иная, умиротворяющая и одновременно завораживающая атмосфера.
- Аki mo haya... - невольно пробормотал Юкио по-японски, жалея, что не захватил с собой камеру. - Осень пришла...
Свет светофора сменился, и машина тронулась, оставляя, к большому сожалению Юкио, позади себя осенний сквер ...

***

Перед концертным залом «Космос, в котором - как гласил висящий на входе плакат - в рамках в рамках японского фестиваля современной культуры, представлялись творческие работы безвременно ушедшего из жизни известного японского фотохудожника Акиры Нода, уже собирались люди. Пройдя мимо небольшой группы людей и представив вслед за Валентиной Аркадьевной свою акредитационную карточку, Юкио вошел в  фойе и слегка растерялся под шквалом улыбок и аплодисментов служащих выставки.
- Вы даже не представляете, какая это честь для нас, дорогой Юка-сан... то есть, я хотела сказать, сэншей... - вырвалась вперед какая-то растроганная дама с букетом роз на перевес. Дама чуть не плакала, поминутно поправляя очки, и  Юкио счел должным поспешить  ей на помощь - прежде, чем будет назван фэн-шуем.
- Господин Кин будет более, чем достаточно, - заверил он даму, слегка кланяясь ей и забирая несчастный букет. - Я премного благодарен вам за теплый прием, за работу, которую вы совершили при оформлении выставки... - обернувшись к собравшимся, с улыбкой начал он и осекся, неожиданно увидев первый экспонат и разом забыв обо всем.

Словно во сне Юкио прошел сквозь толпу и, все еще не веря себе, остановился перед женским портретом. Он был выполнен в манере отца - тут не было никакого сомнения - Юкио распознал бы ее из тысячи похожих: сбитый фокус, слегка размытый черно-белый фон и центральная фигура, выделяющаяся ярким экзотическим цветком  на сером однообразии  улиц.
Девушка, изображенная на этом портрете, была очень молода, почти подросток; короткое карэ темных волос подчеркивало хрупкую линию скул и шеи; наклон головы, движение руки, одним словом, вся ее поза выражала неискушенность и угловатость, но лицо и глаза... в них отчетливо читались и узнавались черты взрослой женщины. Его матери... Юкио оглянулся и быстро прошел вдоль стены - с каждого портрета, будь то торговка на улице, мать с младенцем, проститутка на смятых простынях или погруженная в молитву старуха, на него смотрело лицо его матери!
- Я взяла на себя смелость и немного изменила порядок экспонатов и их освещение, - услышал он рядом небрежный, словно ничего не случилось, голос Валентины Аркадьевны. - Так, мне кажется, фотопортреты выглядят намного эффектней.... Вы не находите, господин Кин?
Юкио машинально кивнул. Он находил это. А еще то, что совершенно не в состоянии соображать. Мысли лихорадочно бились в мозгу, нагромождаясь одна на другую и сплетаясь в один огромный пульсирующий болью комок.  Пробормотав какие-то извинения, Юкио сунул букет роз Ивановой, быстрым шагом пересек фойе, вышел на улицу и только тут вздохнул полной грудью. Дождя уже не было, но в воздухе продолжала висеть влажная пыль, так характерная для больших городов.
Застегнув «молнию» на куртке и подняв повыше воротник, Юкио медленно двинулся в сторону гостиницы.

***

Он провалялся в номере весь оставшийся день и большую часть следующего. Его никто не тревожил, и Юкио теперь чуть ли благословлял стены своего номера, укрывших его на время от посторонних взглядов и расспросов. Шок постепенно прошел,  оставив после себя пустоту и воспоминания - полузабытые, детские и совсем свежие, сжимающие тоской грудь: узловатые вены на иссохшей руке отца, посиневшие губы и умоляющий, лихорадочный блеск черных глаз. Была ли это одержимость? Или за кажущимся безразличием скрывалась настоящее чувство? Которым пожертвовали и которое продолжало жить, не смотря ни на то?
К середине второго дня Юкио устал копаться в прошлом и строить фантастические предположения. Одевшись и захватив по привычке фотокамеру, он спустился вниз и, выйдя из гостиницы, бесцельно пошел вдоль улицы, инстинктивно вливаясь в поток куда-то спешащих прохожих.
Был ли это тот самый сквер - увиденный им из окна автомобиля - или это был другой, похожий на него? Юкио оглянулся, внезапно сообразив, что уже довольно продолжительное время просто машинально идет следом за обладательницей коротких, на высоком каблуке, сапожек. Будь он не так потрясен, то обязательно бы оценил и стройные ноги, и легкую походку, и прямую спину незнакомки, и густые волосы, темными волнами лежащие на ее плечах. Впрочем, в следующий момент Юкио заметил и оценил все и невольно замедлил шаг. Девушка, свернув в сквер, тоже пошла медленней, и Юкио остановился, стараясь держаться в тени деревьев, но его взгляд снова и снова возвращался к медленно бредущей по аллее женской фигуре.
Куда она шла и о чем думала в этом печальном царстве осени? Возможно, ей, как и ему, просто было некуда податься в этом большом городе? А может быть, ему всего лишь хотелось так думать... Юкио снял чехол с фотокамеры и навел на незнакомку объектив, с помощью зума приблизив изображение. Он увидел слегка склоненную девичью голову, мягкий локон волос, упавший на лицо, нежный овал щеки ... Внезапно, ему захотелось протянуть руку и отвести с лица прядь - чтобы она, почувствовав его прикосновение, подняла взгляд... Интересно, какой он будет? Доверчивый? Игривый? Настороженный? Словно прочтя его мысли, девушка подняла голову и, рассеянно оглядевшись,  посмотрела прямо на Юкио - смелым, чуть вызывающим взглядом, подчеркнутым слегка изогнутой, словно крылья птицы, линией бровей.

Все произошло так быстро и так неожиданно, что он замер, забыв, что незнакомка не может его видеть, и, словно завороженный, уставился в эти глаза - боясь неловким движением нарушить визуальный контакт. Но вот девушка, видимо успокоившись, моргнула и в следующее мгновение равнодушно отвернулась. Юкио сглотнул и непроизвольно нажал кнопку спуска затвора, одновременно пожалев, что украденный кадр получился смазанным и не четким.
Девушка подошла к скамье и, положив рядом с собой сумку, откинулась на спинку и запрокинула голову, глядя мечтательно на прозрачную желтизну листьев. Воздух был прохладен и чист; чист той прозрачной чистотой, которую принято называть хрустальной или звенящей и которая безошибочно  указывала на приближение первых заморозков, и сидящая на скамье девушка словно прислушивалась к этому едва уловимому звону.
Как было легко и просто вообразить себя сидящим рядом с ней,... представлять, как твои пальцы сплетаются с ее,... а губы накрывают в нежном поцелуе ее губы... Юкио резко опустил фотокамеру.
По-хорошему, ему следовало сейчас развернуться и уйти. А еще лучше - никогда не идти следом за ней и, конечно же, не подглядывать за ней, но... ноги уже сами несли его к скамье....

***

Она ушла, - забрав подаренный им осенний лист и оставив после себя необяснимое чувство потери - какое-то время Юкио специально стоял и смотрел ей вслед, с непонятным для себя отчаянием желая и в то же время не желая, чтобы она оглянулась. В какой-то момент у него возникла мысль пойти за ней, но он опять остановил себя. Хватит на сегодня глупостей. Она и так, наверное, подумала о нем, Бог весть что.
Это же надо - начать знакомство с девушкой с хокку! И даже не узнать при этом ее имени! Остается только надеяться, что она приняла его за идиота и, если хорошо повезет, то забудет его через пару дней. Но когда Юкио вернулся в гостиницу, он уже думал иначе. Теперь мысли о том, что незнакомка даже не вспомнит о нем, вызывали чувство досады и разочарования.  И какой только черт понес его сегодня на улицы Москвы? - с раздражением думал Юкио, падая в постель и готовясь провести еще одну бессонную ночь. Закрыв глаза, он снова увидел перед собой осенний сквер, девушку, медленно идущую ему навстречу, волнующую глубину ее красивых глаз...

- Я помешал? Извините.
- Это уже не важно ...
- Это ... Как это сказать по- русски? Осенний привет. От незнакомого прохожего. Прошу Вас.
- Но мне нечего дать Вам взамен.
- Может быть, улыбку?
В его воспоминании она снова улыбнулась ему - спокойно, мягко, - и улыбнувшись ей в ответ, Юкио тут же уснул.                                                       

Всю первую половину следующего дня он провел в поиске и ожидании. В поиске сквера и в ожидании незнакомки. Ему повезло, она опять пришла - правда, не одна, а с кучей ребятишек. Глядя со стороны на то, как она разговаривает с ними, как смеется в ворохе принесенных детьми осенних листьев, Юкио почувствовал, что и сам улыбается - глупой и бесконечно счастливой улыбкой.
На этот раз он проводил ее до дверей детского садика, а она, занятая своими воспитанниками, даже не заметила его. Но Юкио было все-равно. Вечером, дождавшись, когда родители разберут детей, а потом - немного погодя - в воротах детского сада покажется его уже знакомая незнакомка, он шагнул ей навстречу. Ее радостный взгляд сказал Юкио без слов, что она, так же, как и он мучилась после их случайной встречи непонятной, щемящей душу осенней тоской, и что так же, как и он, она чего-то ждала...
Может быть, они все это время ждали друг друга? Как это узнать? И кто может сказать это наверняка? И разве так бывает?

Их губы встретились где-то на полпути друг к другу, прикоснувшись сначала робко и осторожно, а потом, словно внезапно узнавая, - уверенно и нетерпеливо...

Спустя ровно три месяца, Юкио методично мерил шагами зал прилетов международного аэропорта Хартсфилд-Джексона, - нетерпеливо прислушиваясь к объявлениям диспетчерской связи и то и дело посматривая на часы. Тогда, целуя в первый раз Ангелину под сентябрьским листопадом, он еще не знал, какой болью окажется их расставание, и как невыносимо долго будут длиться эти девяносто два дня. Но уже тогда он знал точно - что никогда не сможет смириться с одиночеством, довольствуясь фотографиями и воспоминаниями о скоротечных днях прошлой осени и ища в лицах случайных женщин любимые черты. Возможно, его чувство было не достаточно зрелым, совершенно не  жертвенным, а в чем-то даже эгоистично... Плевать.
Прошедшей осенью он вывел для себя непреложную истину - в любви нет победителей и побежденных. В любви нельзя молчать. В любви все возможно...
Поэтому, вернувшись из Москвы, первое, что он сделал - это отдал последнюю серию фотопортретов Акиро Нода матери, а потом крепко прижимал ее, рыдающую навзрыд, к себе, слушая невнятные слова ее раскаяния и гладя ее худенькие плечи... Спустя три месяца, они смогли, наконец, говорить о другом...

- Скажи, как Гела отнесется к ямбалайе?
- Не знаю...
- Или все-таки остановиться на свиной вырезке с карамельным луком?
- Мама! Я правда, не знаю!
- Да что ты вообще знаешь?

В проходе показались первые пассажиры, и Юкио замер, с беспокойством ища взглядом среди прибывших знакомую фигуру, и облегченно вздохнул, увидев, наконец, спешащую к нему Ангелину. В этот момент он знал точно - что безумно, безмерно, просто до неприличия счастлив...