Древние боги были воистину коварны и жестоки. Их буйный нрав не щадил ни своих противников, ни сторонников. Но особым вниманием они всегда оделяли своих жрецов – провозвестников и наипервейших жертв их воли. Блажен был тот жрец, чей бог был добр и милостив. Благоденствовал тот, чей бог был безразличен к суетам мирским. Несчастен был тот, кого почитаемое божество возлюбило.
Любовь богини мрачной тенью легла на судьбу Грима Справедливого – жреца Моройян Кровавой. С малолетства он рос при капище всех богов, постигая премудрости жреческой доли. Сам старый Бернульф Острослов пророчил его в ряды тех, кто следует за Вотаном и постигает руническую премудрость. Вот только в ночь перед посвящением явилась юноше темнокрылая богиня коварства, колдовства и погибели, назвав своим нареченным. А поутру расцвел на руке Грима Справедливого знак трилуния, что отмечает слуг многоликой колдуньи, некогда ставшей богиней.
Время шло. Жрец чтил свои обеты и не было ему равных среди следующих за триединой. Вот только стали на капище Орлиной горы появляться вольные мореходы, купцы да ремесленники, что желали союза жреца и своих дочерей. И, испросив дозволения богини, Грим Справедливый привел в свой дом Улу Смешливую. Да только прожили они вместе лишь год – по зимней стуже молодая супруга от болезни не оправилась.
Долго горевать молодому жрецу не дали. Супругой его стала Астрид Птичка, что пела гимны во славу хозяйки ночи и темных вод Саэлле. Да только богиня ее стала к ней немилостива и сгинула супруга Грима Справедливого в одном из воспеваемых ей омутов.
В третий раз связал жрец свою судьбу с сестрами-погодками. Да только Хельга Рьяная не вернулась с охоты, а Мирна Ушлая сгинула в ярморочный день от руки хмельного хускарла. Три года Грим Справедливый не прерывал своей скорби, снискав прозвище «Безутешный».
На четвертый год вдовства сошелся он с вдовой же пропавшего морехода – Ингрид Хохотушкой. Да только вот случилось небывалое. Без малого пять лет назад пропавший на чужбине моряк вернулся к родным берегам…и принес в жертву морскому  богу неверную.
Годы и тяготы не щадили Грима Безутешного. Сорвалась со скалы Гудрун Славная. Испила яда из рук завистницы Олигерда Мирная. Сама соперница и новая супруга – Вигдис Шустрая – ночи не смогла проспать без кошмаров и через год же повесилась. Тихо ушла во сне Инга Рукодельница. Погибла от рук разбойников Лута Скромная. Нашла свою смерть в огне пожара Халла Домовитая. Обрела покой под каменной осыпью Альвдис Легконогая.
Стар и несчастен был жрец Моройян Кровавой. Каждой из жен его находилось место в сердце и сердце его умирало с каждой потерей. Схоронив дюжину жен, не желал он более никому такой доли. Да только пришла к капищу молодая жрица триединой – Арна Чернокрылая. Не звала она и не просила. Да только в Праздник Уз в гадании явила коварная богиня жрецу девицу супругой. Не посмев ослушаться воли богини, заключил сей союз Грим Безутешный.
И год уж был на исходе, а тринадцатая супруга была благополучна. Не уставал старый жрец возносить хвалу Моройян Кровавой. И пуще прежнего возуверовал в силу ее, как узнал, что Арна Чернокрылая в тягости. Да только чем ближе к рождению наследника, тем чаще в снах к Гриму Безутешному являться стали супруги покойные. Хулили да бранили они его, называя предателем, прелюбодеем да клятвопреступником. И слышался ему за голосами безвременно ушедших безумный смех его богини.
Пришедшие в Дни Скорби к алтарю Моройян Кровавой плакальщицы нашли лишь мертвеца с вырезанным сердцем и ни следа Арны Чернокрылой. Говорили, что то была сама многоликая, покаравшая своего нареченного. Но говорили так же и о том, что в тринадцатый лунный шабаш ищущие истинных предсказаний жрецы видели величественного старца и чернокосую деву во главе своры гончих триединой, что встречают прорицателей на границе троп Моройян Кровавой...

В стародавние времена, когда боги не чурались затеряться среди своей паствы и жить по обучаю простых смертных, истории происходили не чета нынешним. Ведь как тут будешь уверен, что низкорослый кузнец с соседней улицы действительно человек, а не прижившийся в деревне альв или залетный хейголльский сидхе? То-то и оно…
В те далекие времена заскучавшая в своих чертогах Надайн Дурноглазая, в ту пору еще именуемая Багрянокосой, решила поселиться в утлой лачужке у самой кромки леса, живя жизнью травницы да отшельницы. В деревнях она появлялась редко, да и то все больше прикинувшись собственной бабкой, но людей не чуралась. Бывало, что выводила заблудившихся детишек из леса или подсказывала женщинам, где нынче вызрела костяника.
В ту пору зачастил в лес молодой охотник, надеявшийся на хорошую дичь и прозвище благозвучное. Да только везло ему так, словно Бренору глянулся. То тетива лопнет, то стрелу поведет ветром, то рука дрогнет. В деревне его и вовсе Несчастливым прозвали да сторониться начали.
Как-то раз по осени занесло его на болото. Тропка, что выглядела надежной, начала плясать под ногами и вскоре юноша по самое горло застрял в трясине. Думал несчастный, что тут ему и найти погибель, да только вот на берегу появилось чумазое нечто в одеждах бесформенных и со спутанными рыжими лохмами. В ту пору Надайн уж несколько дней подряд слонялась по лесу, собирая травы для снадобий, раскупаемых на осенней ярмарке. Кинула она пояс охотнику и с силой нечеловеческой вытянула его из болота.
Отоспавшись в лесной избушке, обнаружил по утру охотник, что спасла его девица – рыжая да конопатая. Припомнив, как та его из болота вытаскивала, смекнул парень, что родня у той вполне может быть нечеловеческая. А ну как колдунья? Решил юноша ей глянуться. И что, что не красавица? Так его и самого нынче в деревне за человека не держали.
То ли Надайн в ту пору совсем уж уныло без людей стало, то ли охотник оказался уж очень убедительным, только дело у них сладилось. Стало парню на охоте везти. То оленя подстрелит, то на след кабаньего выводка набредет, да секача не застанет, то птицы да зверья мелкого в силки попадется столько, что за раз в деревню не унести. Стал он к весне охотником весьма уважаемым, да и женихом завидным. Сам хозяин заезжего двора стал к нему присматриваться, да и дочка трактирщика охотнику глянулась. Сговорились, что к празднику уз и сыграют свадебку.
Только вот одно парня беспокоило – мысли о колдунье-полюбовнице. Та все так же его привечала, речи вела ласковые… А как дело к лету пошло, возьми да и выдай, мол, сколько уже знаемся да забавляемся, ну-ка давай поженимся.
Испугался тогда охотник и пошел перед тестем будущим виниться. Так, мол, и так. Повстречался когда-то с девкою лесною, так теперь и знать не знает, как это чудо рыжее отвадить. Трактирщик-то миру скрытому завсегда не чужд был – сразу смекнул, как все обставить можно. Издревле же известно, что нелюдь, коль разумная, договорам и правилам завсегда следует, без обмана людской породе не чуждого. Предложил он охотнику лесную девку в его дом привести, а там уж почти колдун сам справится.
Отправился парень к Надайн, да и высказал, что, мол, жениться согласен, да только вот не знает, что и делать – не принято среди людей хозяевам заезжих дворов в родстве отказывать. Пригласил он колдунью в дом трактирщика, чтобы вопрос тот решить с глазу на глаз, не пошли чтоб кривотолки за околицу.
Надайн платье поприличней одела да в деревню явилась. А трактирщик-то подготовился. Встретил ее ласково, речи говорил льстивые. Говорил, что дочка его иного жениха не хочет – слишком уж по сердцу, и предложил им меж собой соревноваться – которая жена старшей будет.
Людские порядки – дело хитрое. Не подумав дурного, Надайн согласилась, рассудив, что не может такого быть, чтоб богиня не смогла сотворить того, что любая девка, коль не ленится, сумеет.
В первый раз попросил трактирщик за одну ночь соткать полотно, которого бы на рубаху мужнину хватило. Дочка трактирщика соткала тонкий лен, а Надайн полотно сплела из лунного света да паучьего шелка. Поутру собрался люд деревенский труд невест оценивать. И так, и эдак вертели. А староста деревенский возьми да и выскажи, мол, что таким тонким полотном делать? И порвется легко, и вся срамота свозь него видна будет. Загудел народ одобрительно, да и присудил победу девке деревенской. Надайн же рассудила, что уж в следующий-то раз точно трактирщикову дочку переплюнет.
На второй день попросил трактирщик девиц на пир деревенский яства приготовить. Дочка его готовила блюда жирные да сытные – все же не первый год маменьке на кухне помогала. Надайн же сготовила яства, какие и не каждый конунг на столе своем за жизнь свою видывал. Люд деревенский и то, и это пробовал, и все шептался да шептался. Слово снова взял староста. Молвил он, что на всю семью доброй жене готовить потребно, а коли блюдами заморскими питаться – так и разориться недолго. Надайн со старостой прилюдно согласилася, но злобу затаила немалую, обещая себе, что отплатит сторицею, как только все окончится.
В третий раз попросил трактирщик развлечь люд – сыграть на чем умеется. Деревенская девка на домре песню веселую да залихватскую сыграла – полдеревни в пляс пустилось, а Надайн на флейте-жалейке мелодию вывела, что как воды в реке переливалась – весь народ проникся грустью светлою, а кто иной и вовсе расплакался. Но опять поднялся староста и речь повел рассудительную, мол, жена должна сердце радовать, а от песен таких и в петлю полезть недолго будет. Рассудил люд честной, что главной женой быть девке деревенской, а Надайн быть у нее в подчинении. Пуще прежнего колдунья обозлилася, но вида не подала и отправилась к свадьбе готовиться.
В день условленный собрались все у капища, да гостей созвали. К жениху явились все охотники. К дочке трактирщика – полдеревни, кто не на полях. Только Надайн одна явилась – звать-то ей было некого, да и не принято у богов было в дела друг друга вмешиваться, коль уговора о том не было.
Жрец повел речи длинные, да вопросы задавал ритуальные. Про решимость, доверие, согласие… Спросил он у дочки трактирщика невинна ли та – смутилась девица, но кивнула утвердительно. Спросил и у Надайн, а той и сказать-то нечего. Девицей она и до встречи с охотником не была. Прогнали ее из деревни с позором, а молодые отправились в трактир пировать да над нечистью лесной посмеиваться.
Только вот была бы Надайн нечистью – может все и сладилось бы. Но она была богиней. А боги в гневе - существа зело опасные. Пронеслась она по деревне зеленоглазой тенью. Кто заметил ее – сединой отделался, а то и имя свое позабыл. А на утро беда приключилась – в ночь трактир полыхнул. Постояльцы тревогу смутную ощутив из окон повыпрыгивали – тем живы и остались. Не спаслись только трактирщик да староста.
Что же до молодоженов? Так не было их в трактире. Да и свадьбы никакой не было. Какая же свадьба, раз о ней и не помнит никто? Разве что девкам деревенским иногда вспоминалось смутно, что раньше видели какую-то светлокосую то поутру у колодца, то вечерами на посиделках. Вот только даже имени припомнить не получалось. А что до охотника… Так сколько не ищи, выходит, что такой и не рождался.

Давным-давно это было. В те времена, когда те земли, что нынче зовутся Варангой, не имели имени вовсе, а северяне ютились в бухтах у самых берегов. Тогда же среди сонма старших богов, что нерожденными прибывали в кроне Великого Древа изначально, появились боги младшие. Были они юны и беспечны и гуляли по северным землям без забот и печалей. Однако благоденствие их продолжалось не долго.
Южный ветер, несущий зной летней ночи, стал тропой для Лиира Бесноватого, Владыки Вод, Хранителя Драккаров. Ветер с Востока, что приносит дожди, привел за собой Тигерна Смурного, Хозяина Кузни, Хранителя Недр. Северный ветер, несущий на крылах своих стужу, тропу указал Рогатому Керну, Владыке Лесов, Перводуху Тотемов. За Западным ветром, нагоняющим в бухты туманы, на встречу явился Вотан Рунописец, Хранитель Былого, Недремлющий Старец. Из тьмы от корней Первозданного Древа поднялся к собратьям Бренор Хладный Камень, Хозяин Костей, Смертных Душ Охранитель.
Долго они совещались. Не раз за то время совершали оборот небесные светила. Судили они да рядили, а все выходило, что забот у них много – пора бы и младшим за дело взяться. Разделили они между детей своих обязательства, что по духу тем были да по силам. Только Бригитте – младшей дочери Керна Могучерогого – никакого дела не досталось. Была она в ту пору тихой и кроткой, словно не было в ней вовсе сурового северного нрава. Сам Керн сказал тогда, что, коль не найдет она себе гейса до наступления Дней Скорби – быть ей простой смертной.
Расстроилась добросердечная Бригитта. Как бы не любила она гулять среди людей, но потерять бессмертие и силу ей не хотелось. Тогда решила она побродить по землям севера, ища себе занятие по душе. Да только и здесь у нее все не заладилось. Полюбились ей ручейки и реки – так те достались волею Лиира Морского кузине Саэлле Деве Ивы. Захотелось беречь лицедеев – и тут ее обошли. Ряженным да переменчивым уже Маат Многоликий покровительствовал. Понадеялась, что за дурные намерения, гневливость да отмщение никто не возьмется, да только и тут опоздала. Стезю эту выбрала сестрица ее - Надайн Багрянокосая.
Уж осень на исходе, а Бригитта все ходила из края в край бесприютная и неприкаянная. Не хотелось ей смиряться со смертной юдолью, да только выхода иного для себя она уже не видела. Дело уж шло к Скорбным Дня. Решила она остановиться на постой в одной деревеньке, да только никто ее и на порог не пускал – все же время дурное да голодное, кому уж тут в доме лишний рот понадобится. Сжалилась над ней только подслеповатая вдовица старого охотника, что сама не чаяла пережить эту зиму, ибо дети ее поразъехались, и осталась она без кормильца – ни дичь на зиму запасти, ни щели от ветров промозглых законопатить некому. Разделив скромный ужин, легли обе спать полуголодными. Да только не спалось Бригитте. Все думала она, как помочь беде старой женщины.
Утром поднялась старушка от волчьего воя на своем подворье. Смотрит, у порога дичь сложена, напротив нее сидит белая красноухая волчица с бледными глазами, как у ее давешней постоялицы, а с неба медленно сыпется белая крупа, укрывая дома от холодного зимнего ветра. С той поры стала зваться Бригитта Зимней Странницей, а снег в Варанге и по сей день называют покровом Бригитты.

Ведомо знающим, что в охотные дни накануне праздника урожая в лес за дичью входить нужно с рассветом, а покидать до того, как отгорит последний луч заката, ибо лишь день для людей, а в ночи на Великую Охоту выдвигаются боги и силы, встреча с которыми не сулит ничего кроме беды. Не всякий жрец, да и ворожея не всякая решались ступить на тропу Дикой Охоты, ибо ведомо было им, что как бы не весома казалась награда, расплата за нее непомерным грузом ляжет на плечи рискнувшего.
Жил когда-то у самой кромки леса, приютившегося в горной долине, старый охотник, сильный как медведь – оттого и наречен был Бьёрном. Было у него три сына, разделивших его ремесло. Старший – яростный как волк – именовался Ульвом, средний – мудрый как орел – звался Арном, а младшему – хитрому как змей – имя было Орм.
Пять ночей длится Дикая Охота. К первой ночи не успел старый Бьёрн покинуть лес до заката. Шел он ходко, опушка была уж недалече, да только встала на пути его Великая Охота во главе с самим Могучерогим Керном. Взмолился охотник о милости и о свободе. Властелин Лесной выслушал его благосклонно и обещал отпустить, коли тот до рассвета себя не позволит догнать бурым Керновым варгам. Делать нечего – охотник согласился. Всю ночь он петлял по чащобам, оврагам, уж скоро рассвету начаться, да только путь ему заступил бурый варг и не вышел к утру он из леса.
Сыновья, отца не дождавшись, смекнули, что за беда могла с ним приключиться. Вызвался старший отца вызволить. На вторую ночь ступил он под своды леса. Недолго он шел – встала перед ним Дикая Охота. Склонился Ульв пред Керном Рогатым и службу ему предложил, коль отца тот отпустит. Задумался Хранитель Лесов, но от службы отказался, предложив взамен отпустить обоих, коль сын до рассвета сумеет не даться своре Бригитты Бегущей с Волками. Долго ломился Ульв сквозь буреломы, брел по тропам звериным, к опушке все рвался, да только встретил его у кромки лесной белый пес красноухий и след Ульва выстыл.
На третью ночь, собрав богатые дары, в лесу оказаться черед пришел Арну. Тот к алтарному камню пришел в ночь Охоты и дары возложил для Рогатого Керна. Владыка Лесной вскоре сам объявился, сказал, что известно ему о чем просьба сына среднего. Дары он принял благосклонно и предложил всем свободу, коль до рассвета скроется Арн от своры Надайн Дурноглазой. Тот условия принял, ступал осторожно, то хоронился в валежнике, то в кронах лесных укрываться пытался, то по руслу ручья он следы свои прятал, да только догнал его пес, что зари алее, и следа его в этом мире не стало.
Остался младший сын один. Трусоват он был да хитроват, вот только совесть и в нем взыграла – отправился Орм в лес на ночь четвертую, собрав с собой шумихи, шутихи да прочие обманки. Лишь ступил младший сын на опушку – уж ждал его Владыка Лесной. Предложил бог свободу для всех его близких, коль до рассвета не поймает охотника свора Моройян Кровавой. Младший сын согласился. Петлял он по лесу, шутихи-шумихи цепляя за ветки, душистые травы везде рассыпая, траву привязав к сапогам, так чтоб точно следов человека за ним не читалось. Тростинку он полую срезал и вплоть до рассвета всю ночь хоронился под жижей болотной. Искали его черные псы, Моройян ярилась, да только рассвет в мир сошел и сам Керн предложил Орму гостем в доме Рогатого быть до заката.
На пятую ночь Керн охотников вывел тропой заповедной на лесную поляну. Там  он предложил победить им по зверю лесному, чтоб пути для них отворились в чертоги дневные, ибо обрести свободу непросто под сводами ночи. И вышел Бьёрн против медведя, и сошелся в битве с волком Ульв, и взвился орел над головой Арна, и склонился к траве Орм для поисков змея. Лишь только достигли они своей цели, как сами приняли звериные шкуры, но были свободны. Так выполнил слово свое Керн Рогатый.

В те далекие времена, когда кланы были скорее разбойными ватагами под предводительством сильнейшего и раз за разом пытались доказать друг другу свое превосходство, пришла кому-то в голову мысль, что, если уж заручиться поддержкой бога – то и силы прибавится, и влияния, и удача в набегах уж точно преувеличится.
Стали судить да рядить к кому же на поклон податься, да как-то не сговариваясь все ватаги порешили, чтоб их хёвдинги по старой примете куда глаза глядят направились, первым встречным в пояс кланялись да удачи искали.
Бранн Жадный повстречал на своем пути молодого варангца из тех пригожих, что охочи навещать чужих жен да оставлять с приплодом, но яриться не стал – кто ж в путь по примете идет да ее и нарушает. Испросил он у юнца совета. Тот сказал ему, чтоб следовал он к югу и у берега морского распрощался с тем, что сердцу мило. Долго шел Бранн да все размышлял по дороге, что ж ему так дорого может быть, чтобы сердце кровью от разлуки обливалось. Жизнь – так разве то ценность, коль гулять за ней в Вечных Чертогах аж до нового рождения? Жена – так сколько их еще будет? Дети – так все одно половина не доживет и до отрочества… Да только не зря Бранна прозвали жадным. Все он отмел, а о перстне золотом с мертвого купца-иноземца снятом в последнюю очередь вспомнил. Не по размеру ему было купцово колечко, да только ни сменять, ни подарить, ни переплавить рука не поднималась. Долго стоял Бранн на берегу моря, с мыслями собирался. А как только закинул перстень тихое море – вспенилось оно и вышел к мужчине Лиир Бесноватый, Хранитель Драккаров. Долго они с Бранном торговались да сошлись на том, что женятся его сыновья на морских девах и поселится род его на южных землях, тогда, покуда возносятся хвалы Лииру, будут потомки Бранна Жадного легко отличать ложь от правды, а сами настолько правдиво твердить вымыслы, что никто и усомниться не подумает. С той поры осела ватага Бранна на южных землях и не стало торговцев более удачливых, чем они. А клан стал зваться «Бродд» в честь первого внука Бранна, благословения Лиира удостоившегося.
Стейн Могучерукий направился в горы. Долго блуждал. Думал, что уж никого так и не встретит, да только явился ему старец – вида больного да росточку невеликого. Указал тот старик на глубокую расщелину и сказал, что там ответы найдет ищущий, коль добраться не испугается. Недолго думал мужчина – долгим был путь, отступать не хотелось. Только спустился он в расщелину – вышел к нему сам бог-кузнец Тигерн Смурной, Хранитель Недр. Два кузнеца завсегда найдут о чем договориться. Слово за слово – согласился Стейн назвать цверга-полукровку своим сыном и наследником и осесть в рудоносных горах. За что был удостоен щита работы самого Хозяина Кузни – от того и род его с тех пор зовется «Скьёльд». А потомки сына его названного с тех пор всегда сказать могли где какой камень искать, как жила рудоносная идет и надолго ли ее хватит – вот только роста с тех пор потомки цверга были шибко уж для народа северного маленького.
Варрун Тихоход пробирался по лесу и не встречалось ему людей по дороге. Только попалась ему застрявшая под упавшем деревом бурая волчица. Думал он сначала добить ее да жене принести шкуру, но, помня о приметах, передумал. С трудом приподнял он дерево. Выбралась волчица, отлежалась и, встав на ноги, замерла, на мужчину поглядывая, будто чего ожидая. Последовал он за ней и оказался в роще священной, Керну Могучерогому посвященной. Встретил его сам Владыка Лесной, поблагодарил за мать стаи и разрешил людям Варруна поселиться под сенью его лесов, коль заботиться они будут об истинных лесных стражах. С тех пор клан начал именоваться «Ульвар» в честь волков – лесных стражей, а потомкам Варруна даровано было со зверьем лесным язык находить да их глазами видеть.
Гуннар Вещий решил навестить могилу отца и путь свой держал на запад. И не было ему ни встречных, ни попутчиков. Думал он было воззвать к своей матушке, но явилась та во сне ему и сказала, что благословение ее, пути к тайнам сокровенным открывающее, и так с ним прибудет, вот только виру она задолжала за отца Гуннара – Грима Безутешного – Вотану Рунописцу. И воззвал тогда воин к Недремлющему Старцу. Явился тот на зов. Да не один, а с Моройян Кровавой, Госпожой Воронов. Долго те спорили да порешили, что селиться ватаге Гуннара на побережье западном, и быть роду его хранителями таинств прошлого, настоящего и, коль благосклонны будут боги, будущего. Да только предупредил Вотан, что дар сей им же и проклятием станет в память о Гриме Безутешном. Принял Гуннар благословление и кару и род свой стал именовать «Гримвальд», чтобы память об отце и проклятии его в веках запечатлелась.
Торольв Щитолом помотался по свету, да только никто не мог подсказать, где найти божество, что приняло бы его присягу. Стал уж он забывать, зачем вообще в путь пустился. Встретилась ему на дороге одинокая девица. Он и спрашивать ее уже не стал – шибко уж позабавиться тянуло. Да только как сделает к ней шаг – в миг на земле окажется. Как приобнять попытается – так руки отнимаются. Взъярился он да только и ударить ее не может – сила неведомая не пускает. Только тогда он смекнул, что нашел он свой случай, да только знатно перед ним подставился. Бросился он на колени и взмолился о прощении. Посмеялась над ним Надайн Дурноглазая, Дева Битвы. Сказала, что ныне меч его проломит любые щиты и быть по сему, покуда она им покровительствует. И станет каждый из рода Торольва безумен в битве и битва станет их безумием. С тех пор клан, «Торбранд» именуемый, стал страшен в бою, но и виру за это платил немалую.
Кетиль Старый был действительно стар, но в путь отправился без промедления. Шел долго, поминая все старые приметы, ища все скрытые знамения. Ибо говорили они ему куда как больше, чем люди. То он был слишком стар для искомого, то слишком уж страшен, то и вовсе плохо было, что родился мужчиной. Да только старик не ярился, а брел себе дальше, опираясь на знаки. Труден был путь, что привел его на высокогорье. Смотрит, а на уступе горы сидит он сам и внимательно на Кетиля смотрит. Не растерялся старик и вопрос задал ритуальный. Двойник рассмеялся и обратился Многоликим Маатом, Владыки Зеркал. Сказал старику Сын Изменчивой Бездны, что ныне, коль будет нуждаться в ответах – ответит любой. Не ему – так соседу. Ведь благословение его столь же переменчиво, как и его лица. В честь холода гор, где Кетиль повстречался с Маатом, с тех пор клан, хранящий благословение Многоликого, зовется «Исгерд».
Льюф Тихий в дороге плутал и терялся. Во главе ватаги он оказался не за силу и смелость. Он был лекарем и скальдом, а в остальном во многом уступал своим товарищам. Забрел он как-то в горную долину, где из тихого озера вытекала речушка, петляя в траве под сенью склоняющих к воде тонкие ветки ив. Долго любовался Льюф красотами долины, да так засмотрелся, что тихо стал складывать песню. Вдруг слышит – кто-то также тихо ему подпевает. Смотрит, а на месте тонкой ивы появилась девица. Смекнул скальд, что была то Саэлле Речная, Хозяйка Омутов. Попросил он о покровительстве Деву Ивы и было оно ему даровано. За доброе слово и славную песню научила его Хозяйка Омутов, как заговаривать кровь, что нашептывать на воду, чтобы хворь отводить и целить от ядов и увечий. А род столь мирного странника с тех пор именовался «Фридлейв».
Альвин Крепкий скитался дольше всех своих собратьев и бед на своем пути испытал немало. То дороги дурные, то разбойники. Заплутав в метели и вовсе не удивился уже ничему. Разве что звуку битвы впереди. Кто ж дерется в такую метель? И любопытно, и боязно. Не удержался Альвин. Вышел он к волчьему кругу, в котором бледная девица билась с белым медведем. Заприметили его спорщики, в круг пригласили и предложили решить – кто из них сильнее. Бригитта Зимняя Странница, Бегущая с Волками или же Аскар Лучезарный, Небесный Медведь. Мол Белая Ведьма так холод нагоняет, что светила пугаются и землю не в полную силу греют, а Возничий Светил спорит, что, коль он путь заложит поближе к Срединным Землям – так и весь покров Бригитты стает. Испугался Альвин разозлить хоть одного бога и так юлил да изворачивался, что сумел убедить их во взаимном равенстве. Боги с ним согласились и пообещали, что отныне будет голос потомков его чарующ и коварен, как песнь зимнего ветра, а чувства покорны разуму как небесная колея руке умелого возницы. Род Альвина с той поры зовется «Асбьёрн», но волки для них так же священны, как и для Ульваров.
Поговаривают, что дары и проклятья, в ту пору приобретенные, и по сей день еще встречаются у потомков тех хёвдингов. Но правда ли это, пожалуй, только сами они и знают.

У черной скалы, чей погибелен склон,
За быстрой рекой, чьи смертельны пороги,
У кромки лесной, что не ведает троп
Творила колдунья свое чародейство,
Беду накликая на стылые фьорды,
Взывая к тому, кто сам смерти подобен.

Она призывала: - Приди же, приди же!
Хозяин костей, смертных душ охранитель!
Пускай мое слово накличет проклятье,
Пускай твоя воля придаст ему силы!
Приди же ко мне, о Бренор Хладный Камень!
Во славу твою накликаю погибель!

Ветра поднимались от края до края
И вести дурные неслись среди фьордов,
Что этой зимою за белою стужей
За грань побредут те, кто будет слабее.
Дурные знамения в северном ветре
Жрецы нынче видят – лететь к небу праху!

Смеялся Бренор – охранитель границы
Тех троп, что ведут к сокровенному знанью,
Что сердцем живым никогда не постигнуть.
- Что ты мне отдашь, если я твою жатву
Свершу? Если хвори пройдут по селеньям,
Чем ты мне отплатишь? Ответь же мне, ведьма!

Колдунья клялась. Ворожея божилась,
Что к гейсу любому прибегнуть готова,
Что выполнит в срок, что хоть в омуте сгинет,
Но выплатит долг свой. Ее заклинанье
Наполнилось силою и вместе с ветром
Отправилась в путь по заснеженным фьордам.

Срок близился платы, но сердце колдуньи
Наполнилось страхом. Она свою душу
Тогда предложила. А ныне уж поздно
Жалеть причитая. За платой своею
Бренор в Ночи Скорби прийти обещался,
Их час приближался во славу Бренора.

Заслышав шаги, что раскатам подобны
Весеннего грома, сошедшей лавины,
Колдунья покинула дом свой и к водам
Речным побежала. Девица взмолилась:
- Саэлле Страж Рек, о, услышь Дева Ивы!
За мною погоня! Прошу нынче крова!

О, как же колдунья клялась и божилась!
От дома пустого на берег скалистый
Явился Бренор. Только чахлую иву
Увидел у речки. Ни следа. Ни слова
Саэлле Речная ему не сказала. Был грозен
Во гневе Бренор Хладный Камень.

Но вечно стоять над рекой не желала
Колдунья. И путь свой направила к лесу.
И снова по следу ее бог явился.
Колдунья взмолилась Рогатому Керну
И белою ланью за хмарью метели
Она затерялась среди духов леса.

У гор, чьи вершины в небесных туманах
Девица молилась Тигерну Смурному,
Хозяину Кузни, Хранителю Недр.
Лишь серый гранит тогда встретил Бренора.
Бог клятвы давал все страшней, все опасней.
Найти чаровницу до ночи грозился.

У берега моря Лиир Бесноватый
Ее обратил легкой пеной морскою
И вместе с прибоем унес к дальним скалам.
И снова Бренор, не найдя чаровницы
Беду накликал на холодные фьорды
Страшней, чем порушенное обещанье.

На дальней скале одинокому старцу
Колдунья с мольбами упала под ноги.
То Вотан был, тайну он ведьме поведал,
Что только лишь с благословеньем Маата,
Кинжалом Надайн и покровом Бригиты
Ей можно спастись от проклятья Бренора.

Тогда Рунописец толкнул ее в спину
И вещею птицей, что реет над битвой
Колдунья влетела в чертоги Маата,
Того, что без лиц имел тысячу ликов.
В изменчивой бездне Бренор Хладный Камень
Ее не застал, еще пуще взъярился.

Печальною марой средь прочих прислужниц
Надайн Дурноглазой она затерялась.
Служила смиренно, все больше молчала,
Ей в косы вплетала багряные ленты…
Лишь только богиня, сомлев, задремала
Исчезла колдунья с кинжалом заветным.

Старухою древней в лесу заплутавшей
Колдунья взмолилась Бегущей с Волками.
Бригита явилась во всей своей славе
И псы ее выли о горе и смерти.
Да только покров, что был снега белее
Схватила колдунья и след ее выстыл.

Был мрачен Бренор. В своих темных чертогах
Бранил, проклинал он себя и колдунью,
Что бога погибели будто хитрее
Смогла оказаться. О, как ненавидел
Он смертное племя с тех пор и вовеки
Грозился покой отнимать их и жизни.

Явился однажды к границе мирского
Юнец-пересмешник. Был плащ его белым.
Был взгляд его гордым. Был слог его складен.
Поведал юнец, столь Мабону подобный,
Что видел колдунью совсем недалеко,
Что славная выйдет Бренору охота.

Лишь только схватился Бренор Хладный Камень
За ножны меча и шагнул из чертогов,
Как острый кинжал Алой Девы фиордов
Девичьей рукой ему вырезал сердце.
Вкусив сердце бога земная колдунья
Навек забрала его место и силу.

Путник усталый из странствий далеких
зимней порой возвращался к родному
дому, боясь запоздать к зимним праздникам.
Лишь оставалось пробраться чащобою,
чтобы к деревне родной успеть выбраться
из лесу в пору почти предрассветную.
Да только ветер студил да нашептывал,
что не дойти ему, что не успеть ему,
что он останется в чаще заснеженной,
что повстречается с ведьмою белою…
Вроде и трепетно, вроде и боязно,
только не мог не вернуться он к празднику.
И, поминая всех дедов и пращуров,
путь продолжал он в метели и холоде.
Слышит – рыдает протяжно и жалобно
кто-то в метели и сердцу так тягостно
сразу становится, что не осмелился
путник озябнувший плач не заметить тот.
И увидал он у бука у старого,
корни чьи старше и деда, и прадеда
девочку, что даже младшего сына
меньше была. Светлокосая плакала
и говорила, что то духи снежные
в лес увели ее, гибель пророчат ей.
Путник решил ее из лесу вывести,
в доме своем приютить и до времени,
как успокоится эта метелица
выждать, а после сыскать ее матушку.
Да только путь оказался нелегким их.
Снежные духи все ближе тянулись к ним
и говорили все злее и явственней.
Первыми путь им в ночи заступили
ворона три, что снегов всех белее.
Очи алели как кровь иль рубины,
голос был страшен трех воронов снежных.
- Оставь свою ношу! Беги и спасайся!
кричали три ворона, в бешенной пляске
взметаясь над путником и причитая.
– Ты сгинешь до срока, коль ношу не бросишь!
- Ты сгинешь! Ты сгинешь! Тебе предрекаем!
Но страх свой отринул усталый тот путник
и мимо трех воронов путь свой продолжил.
Как можно в метели оставить ребенка
в лесу на погибель? Не смог бы потом он
в глаза посмотреть ни супруге, ни детям.
Но путь вновь был прерван.
Три пса белоснежных пред ними предстали,
рыча, угрожая, насмешливо скалясь.
- Отдай свою ношу ты нам, смелый путник!
то пес красноухий, что был всех крупнее
повел свои речи. – Тебя мы не тронем,
проводим из леса. Ее же оставь ты.
Она теперь наша! Не место ей между
людей будет ныне.
Но путник не верил словам этим страшным.
Твердил он слова, что молитвы древнее.
И шел не боясь, ибо чувствуют страхи
псы красноухие, шкура чья снежная.
Тихий спокойный их путь был недолог –
вышли из снежной завесы три девы
в белых одеждах да с алыми лентами
в светлых их косах. И были так сладостны
льстивые речи, что лились из уст их
элем бузинным.
- Ах, славный да статный пришел нынче странник!
тихо сказала та, что всех старше.
– Мы не желаем тебе страшной доли.
Слушай нас, странник, иначе погибнешь!
- Нынче все тропы закляты-запутаны…
с грустью сказала девица вторая.
– Из лесу выйдет лишь тот, кто отринет
чары и мороки белой колдуньи.
Верь же нам, странник, иначе не выйдешь!
- Лишь в одиночестве тропы спокойны…
с тихой мольбой говорила та дева,
что меж сестер всех казалась моложе.
– Выйди один – мы проводим ребенка.
Ну же! Решайся! Живым лес покинешь!
Губы шептали слова заклинанья,
что всех молитв оказалось вернее.
Девы потупили грустные очи
и отступили, исчезнув в метели.
Ветер утихнул у самой опушки.
От хмурых туч вдруг очистилось небо.
Путник усталый с ребенком озябшим
тихо прошел по уснувшей деревне,
с радостью в сердце направился к дому…
Но не пустили его обереги,
что от покойников, духов и мороков
дом сберегают и всех домочадцев.
Он до рассвета кружил вокруг дома.
В окна стучать и кричать порывался.
Но только голос его был не слышен
и отдавался болью и страхом
свет от свечей, что в ночь колдовскую,
силы недобрые в дом не пускает.
С первым лучом ледяного рассвета
путник истаял как и не бывало.
Девочка ж светлой головкой тряхнула,
переменилась да оборотилась
птицей лесною и скрылась в подлеске…

В одной дальней варангской деревеньке зима выдалась на редкость вьюжная да снежная. Ветер нагонял тяжелые тучи, беспрестанно засыпавшие белой крупой и дома, и подворье, и дороги. В такую погоду не особо-то поохотишься, да только запасы стали подходить к концу. Решили тогда охотники, что, раз уж милости от погоды ждать не приходится, придется отправиться в лес , понадеявшись на удачу и божью помощь. А, чтобы найти потом путь в деревню, условились они с матерями да женами, что будут те оставлять лучину на окне, дабы в ночи можно было выйти к дому.
Первые ночи свет горел в каждом окне, да только охотники все не возвращались. Уж неделя минула. Другая… С каждым днем все меньше окон освещались в ночи тусклым светом лучины. Все уже и не чаяли дождаться возвращения смельчаков. Только одна деревенская лекарка – Бригитта – каждую ночь зажигала в окне лучину за лучиной, поддерживая огонь до самого утра.
Деревенские говорили ей, что не стоит тратить на это дрова, что запасов ее не хватит до весны, а надеяться уже не на что, но огонь на окне не гас и однажды во всю такую же вьюжную зимнюю ночь охотники вернулись, выйдя на свет окна Бригитты.
***
Гладя задремавшую дочку по волосам, Виктор невесело усмехался. Все же он о многом умолчал. История о Святой Бригитте была историей великомученицы. Но девочке ни к чему было знать о том, что творили люди в попытке «образумить» последнюю не отчаявшуюся. Не стоило рассказывать дочери о том, что на лучины Бригитта пускала сначала мебель, а потом и стены собственного дома, а вернувшиеся охотники нашли ее околевшей… Жизнеописание этой святой определенно не было доброй сказкой… Да и святой ли? Глядя на символы праздника, мужчина еще раз горько усмехнулся. Все же, в чем-то Натали была права, называя варангские праздники языческим суеверием. Слишком уж Бригитта Святая походила на свою языческую тезку – Бригитту Бегущую с Волками, Зимнюю Странницу, Белую Ведьму…